В моде тогда было непостоянство. Страх перед скукой заставлял изобретать все новые и новые развлечения .В числе персон, которых можно было встретить в светской круговерти, были любезные французские аббаты,  выступавшие в самых неожиданных ролях. И биографии чересчур пылких аббатов, украшавших собой великосветские круги семнадцатого—восемнадцатого веков, принадлежат непристойному (если можно так выразиться) разделу истории общества.

Гийом Амфие, аббат де Шолье.

Эти священнослужители, похоже, мало интересовались вопросами веры, имея с ней мало общего, несмотря на свои рясы и тонзуры. Они получали доходы с аббатств, доставшихся им по наследству, но редко появлялись в обителях. Они порхали по салонам, сочиняли стихи неприличного содержания, влюблялись, вновь и вновь отдавая дань уму и красоте.

Наиболее печальной известностью пользовались аббаты де Шуази, Вуазенон — автор непристойных повестей — и де Шолье. Кроме них можно назвать аббатов Делиля и Галиани, которых окрестили «незаменимой мебелью для дождливых дней в деревне».

Вуазенон.

Мать аббата де Шуази предпочла бы иметь дочь, а не сына, и, когда аббат был ребенком, она проколола ему уши, украшала его лицо мушками и одевала, как девочку. В восемнадцать лет он по-прежнему — с согласия матери — носил платья и интересовался женской одеждой. Возможно, именно склонность к юбкам и побудила его посвятить себя Церкви и надеть облачение священнослужителя. Как бы там ни было, молодой Шуази представил в Сорбонну блестящую тезу и получил бургундское аббатство Сен-Сен. Иногда он одевался женщиной, иногда — священником, но всегда носил мушки, подобно его коллеге аббату д'Антрагэ и другим «будуарным» аббатам того времени. Однажды он на пять месяцев исчез из Парижа и выступал в театре Бордо в амплуа первой любовницы. Он торжественно писал в своих Мемуарах: «Я переодевался женщиной, и никто ничего не замечал. Находились и такие, которые влюблялись в меня, и я одаривал их мелкими благосклонностями, оставаясь чрезвычайно сдержанным в том, что касалось более существенного. Меня хвалили за мою добродетель!»

Франсуа Тимолеон де Шуази

Вскоре по возвращении в столицу тяга к переодеванию опять овладела им, и он обосновался в Фобур-Сен-Марсо под именем мадемуазель де Санси. Его апартаменты во всех отношениях подходили для жеманницы: мебель в спальне была светлой и своими контурами напоминала женские формы, занавеси постели были перехвачены лентами из белой тафты, подушки были украшены красными лентами, а простыни отделаны кружевами и богатой вышивкой.

 Фрагонар  "Любовное письмо"

 На третий раз аббат сбежал в Бурж, где купил замок Креспон, и поселился там под именем «графини де Барр». Местный священник представил «ей» шевалье д'Анекура, который влюбился в «графиню» и попросил «ее» выйти за него замуж. Аббат был восхищен успехом своего маскарада. Он, тем не менее, не переменил окончательно своего пола... в чем приглашенная в замок актриса Розели убедилась на собственном горьком опыте. Девять месяцев спустя она произвела на свет девочку, которую аббат удочерил и воспитал за свой счет, выдав Розели замуж за ее товарища-актера. Не думайте, будто время аббата, при всей его любви к нарядам, было целиком посвящено модным финтифлюшкам. Он занимал семнадцатое кресло во Французской академии, много путешествовал и написал Историю Людовика Святого, Историю церкви и Переложение псалмов. В возрасте восьмидесяти лет, незадолго до своей смерти в 1724 году, он сбрасывал сутану, чтобы примерить платья, сшитые по последней парижской моде. Ему никогда не надоедало примерять доставшиеся в наследство от матери драгоценные уборы.

Аббат Шолье был любовником Нинон де Ланкло, хотя эта неувядающая сирена была старше его на двадцать четыре года, и обладал даром очаровывать большинство женщин, с которыми знакомился. К концу жизни он занялся организацией приемов и сочинением любовных стихов, написал апологию непостоянства, которому следовал и в жизни: «Для чего нам искусство наслаждения, если впереди нас не ждет перемена? Если привязать себя навсегда к одному пастушку — что тогда можно делать и о чем говорить? Так давайте любить и изменять — пусть нежность длится не дольше наших наслаждений...»

Аббат состарился и стал страдать подагрой (несчастье, бывшее, по его словам, детищем Венеры и Бахуса), но в возрасте восьмидесяти лет он снова влюбился — в мадемуазель Делонэ, будущую мадам де Сталь. Он впервые позволил себе увлечься буржуазкой. Прежде его возлюбленными были либо танцовщицы из Оперы, либо высокопоставленные светские дамы. Шолье ухаживал за мадемуазель Делонэ с шармом, достойным его долгого опыта и приличествующим его возрасту. Старик может завоевать расположение молодой женщины либо лестью, либо безграничной преданностью. Аббат выбрал третий способ. Каждый день он посылал к дому своей возлюбленной карету, на случай, если ей захочется покататься,— и не обижался, если в этой карете она отправлялась навестить своего более пылкого друга, вместо того чтобы заехать повидать старика; он посылал ей книги и конфеты и покровительствовал ее приятелям.

Когда в 1720 году разнеслась весть о кончине знаменитого аббата, эту новость сочли очередной шуткой, из тех, по части которых Шолье всегда был великим мастером. Когда добряка священника из Фонтене в полночь поднял с постели лакей аббата, сказав, что привез гроб с телом своего хозяина, кюре отказался служить панихиду и велел везти гроб прямо на кладбище, уверенный, что, подняв крышку, обнаружит вместо трупа чурбан. Наутро священник был потрясен, увидев, что в гробу действительно лежит покойный аббат в облачении священника. За несколько часов известие распространилось по всей провинции, и архиепископ Руанский в наказание послал святого отца в семинарию на два месяца, пока скандал не утих. Вольтер написал герцогу де Сюлли письмо в стихах о кончине «вечного аббата Шолье, который вскоре предстанет перед Всевышним, и если приятные и изысканные стихи могут спасти душу в загробном мире, то аббат отправится прямо в Царствие Небесное. Он был последним представителем века, прославившегося своей учтивостью».

Другим приятелем Вольтера, которому писатель дал прозвище «Пастырь Киферы» и написал эпитафию, где сравнивал того с «его братом, аббатом Шолье», был аббат Клод де Вуазенон. Они с Шолье и в самом деле были птицами одного полета. Но повести Вуазенона даже более скабрезные, чем стихи Шолье, особенно Султан Мизапуф. Театр также привлекал Вуазенона — когда ему было двадцать лет, он попробовал свои силы в качестве драматурга и стал для актрисы Фавар «скорее вторым мужем, чем любовником». Тройственный союз превосходно функционировал. Месье Фавар был драматургом, а аббат всегда был под рукой, готовый дать дельный совет. Аббат переехал к Фаварам, и они составили неразлучное трио. Сплетники утверждали, что, «придя утром к Фаварам, увидеть аббата в постели с мадам Фавар — дело обычное. Он читает свой требник, а она говорит «аминь». Со своей каретой, обитой розовым атласом, порывистыми жестами, которые побуждали людей сравнивать его с «пригоршней блох», постоянной болтовней, полной двусмысленностей, этот душка-аббат был личностью, типичной для восемнадцатого столетия.